Михаил Ринский
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО:
«ЧТОБЫ СЛОВО «ЖИД» НАВЕК ИСЧЕЗЛО»
Недавно, заглянув в свой архив, где много лет хранятся старые, пожелтевшие от времени подшивки и записи, я обнаружил там массу интересного, не только не потерявшего своей ценности за многие годы, но, наоборот, способного подчеркнуть актуальность многих проблем и в наши дни, освежить и обогатить воспоминания нашего поколения ровесников плеяды «шестидесятников».
Целый раздел архива посвящён этому выдающемуся в русской и советской поэзии времени и этой талантливой плеяде: здесь и вырезки из газет, и «Тарусские страницы» - один из «троянских коней» будущего литературного прорыва, и первые рукописные, машинописные и ротаторные «самиздания», в то время преследуемые, но тем более интересные.
И вот - подборка Евгения Евтушенко. Его смелый шаг - публикация в сентябре 61-го, можно сказать - на заре поэтического прорыва, в «Литературной газете» стихотворения «Бабий яр» - произвёл в то время эффект взрыва. Не то, чтобы до Евтушенко о трагедии Бабьего яра не знали вообще, но существовало негласное «табу» на темы - эту и ей подобные.
Уже после публикации Евтушенко, где-то в конце 60-х, я, будучи в Киеве в командировке, счёл необходимым для себя побывать у этого оврага, где за время оккупации нацисты и полицаи уничтожили свыше ста тысяч человек, большей частью евреев.
Доехав автобусом до ближайшей остановки, я по пути спрашивал прохожих, как пройти к Бабьему яру - и, представьте себе, многие даже не знали такого названия, хотя и знали названия близлежащих улиц: союзные и киевские власти всё ещё продолжали замалчивать трагедию, и памятника всё ещё не было у заросшего оврага. Зато были проекты застройки этого святого места, но на это кощунство власти не решились. Памятник открыли только в 76-м году.
Надо сказать, что Е. Евтушенко не был первооткрывателем темы Бабьего яра, в том числе и в поэзии: ещё в 44-м году Ильёй Эренбургом было опубликовано одноимённое стихотворение, полное боли:
Моё дитя! Мои румяна!
Моя несметная родня!
Я слышу, как из каждой ямы
Вы окликаете меня...
Сразу после войны, в период победной эйфории, был разработан проект и планировалось сооружение памятника жертвам Бабьего яра, но национальная политика Советского государства изменилась, и надолго. Вплоть до того, что собирались построить стадион на месте стотысячных расстрелов, и только решительные протесты, в том числе статья Виктора Некрасова в «Литературке» в 59-м, остановили эту циничную акцию. Но этим дело и ограничилось: умолчание продолжалось...
И вот тут прогремел совершенно необычный по мощности и проникающей радиации воздействия на умы стихотворный взрыв, неизвестно кем и почему допущенный в печать. Евтушенко не просто сказал что-то новое, даже не просто распахнул тюремные ворота перед наглухо запрещённой тематикой антисемитизма. Он назвал всё и всех своими именами и расставил точки над «i», раз и навсегда порвав с очень многими:
Еврейской крови нет в крови моей,
но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам, как еврей,
и потому - я настоящий русский.
«Не забывайте, - писал впоследствии сам поэт, - что это было первое стихотворение против антисемитизма, напечатанное в советской прессе после стольких антисемитских компаний сталинского времени».
Нельзя не воздать должное редактору «Литературки» В.А. Косолапову, героически взявшему на себя ответственность и подписавшему номер в печать, чего настолько не ожидали в редакции буквально все, что бросились снимать копии с подлинника Евтушенко. В дальнейшем В. А. Косолапов помог Евтушенко и с публикацией «Наследников Сталина».
Итак, «Бабий яр». Вызов всем догматикам, всем антисемитам, всем директивам... Это уж слишком. Ату его! И тут же находится старший по возрасту, в ту пору известный в кругах, а ныне практически забытый профессиональный поэт Алексей Марков, который на страницах газеты «Литература и жизнь» публикует ответ на «Бабий яр» ( текст из моего архива; часть его, приводимая Евтушенко в одной из статей, совпадает) :
Какой ты настоящий русский,
Когда забыл про свой народ?
Душа, как брючки, стала узкой,
Пустой, как лестничный пролёт...
И хотя Евтушенко именно подчёркивает принадлежность к своему, русскому народу, А. Марков чем дальше по тексту, тем больше винит его в недооценке жертв и роли русского народа (хотя стихи Евтушенко совсем этого не исключают) и, распалясь, позволяет себе даже избитые эпитеты ещё не забытой им сталинской эпохи:
... Их сколько пало миллионов -
Российских стриженых солдат!
Их имена не сдуют ветры,
Не осквернит плевком пигмей.
Нет, мы не спрашивали метрик,
Глазастых заслонив детей.
Пока топтать погосты будет
Хотя один космополит,
Я говорю: «Я русский, люди!»,
И пепел в сердце мне стучит.
Обвинения были не только фискальные, но и лично обидные и требовали ответа. Е. Евтушенко, опубликовав «Бабий яр», уже перешёл свой Рубикон, и теперь можно было ждать всего: крутой нрав Н. Хрущёва и иже с ним совсем недавно все почувствовали на примере Б. Пастернака: его «Доктора Живаго» и Нобелевской премии. Следовало бы дождаться реакции, а не усугублять ситуацию резким ответом - так советовали опытные друзья молодого поэта. Но таков уж характер был у этих будущих «шестидесятников» - они рвались в бой.
Имели ли они моральное и творческое право на стихи столь глобального масштаба, которые впоследствии назовут историческими? Кроме Окуджавы, все они - Евтушенко и Вознесенский, Ахмадулина и Рождественский - были ещё молоды, и отнюдь не все подлинные авторитеты поэзии восприняли их даже творческую манеру к этому времени. Так, А. Ахматова саркастично называла Евтушенко и Вознесенского «гениальными эстрадными поэтами», как бы в утешение добавляя: «Игорь Северянин тоже был талантливым эстрадником».
Но подлинные таланты никогда не препятствовали смелому новаторству. Хуже было то, что правили балом такие, как Марков с их подходящей властям тематикой: у того же Маркова - «Вышки в море», «Михайло Ломоносов», «Ильич», «Ермак».
Им, молодым, «вписаться» бы сначала, а потом уж осмелеть, но они рвались в бой.
Вот и с ответом Маркову, несмотря на советы, Евтушенко не заставил себя ждать. Он пишет о Маркове в третьем лице:
...Не мог он сдержаться: поэт - не еврей
погибших евреев жалеет, пигмей!
Поэта-врага он прикончит ответом -
обёрнутым в стих хулиганским кастетом.
В нём ярость клокочет, душа говорит.
Он так распалился, что «шапка горит»!
Нет, это не вдруг: знать, жива в подворотне
Слинявшая в серую чёрная сотня.
Хотела бы снова подпившая гнусь
Спасать от евреев несчастную Русь...
По свидетельству самого Е. Евтушенко, после «Бабьего яра» « я находился под огнём официальной критики, и каждую мою строку рассматривали в лупу, выискивая крамолу. Шовинисты обвинили меня в том, что в стихотворении не было ни строки о русских и украинцах, расстрелянных вместе с евреями. Идеологические нашёптыватели спровоцировали Хрущёва, доложив ему, что я представляю трагедию войны так, как будто фашисты убивали только евреев, не трогая русских. Словом, меня обвинили в оскорблении собственного народа».
Чёрные тучи нависли над творческой судьбой молодого поэта - слава Богу, что прошли времена более радикальных решений судеб.
Одним из тех, кто выступил в защиту Евтушенко, был Константин Симонов, и это особо показательно, потому что личной дружбы между ними не было: «...Мы не дружим - скорее соседствуем...», - писал Евтушенко. Но в это трудное для него время Симонов, уже сам будучи в «отодвинутых», но по-прежнему авторитетный, пришёл на помощь молодому таланту.
Думаю, необходимо привести стихотворение Симонова полностью в том виде, как оно попало ко мне в «самиздате», так как по силе воздействия и уровню оно - в одном ряду с лучшими его стихами, а тем более по содержанию - мощнейшая поддержка Евтушенко:
Две разных вырезки из двух газет.
Нельзя смолчать и не ответить. Нет!
Над Бабьим яром, страшною могилой,
Стоял поэт. Он головой поник.
Затем в стихах со страстностью и силой
Сказал о том, что пережил в тот миг.
И вот другой берётся за чернила.
Над пылкой фразой желчный взгляд разлит.
В стихах есть тоже пафос, страстность, сила.
Летят слова: «пигмей», «космополит».
Что вас взбесило? То, что Евтушенко
Так ужаснул кровавый Бабий яр?
А разве в вас фашистские застенки
Не вызывали ярости пожар?
Или погромщик с водкою и луком
Дороже вам страданий Анны Франк?
Иль неприязнь к невинным узким брюкам
Затмила память страшных жгучих ран?
Прикрывшись скорбью о парнях убитых,
О миллионах жертв былой войны,
Вы замолчали роль антисемитов,
Чудовищную долю их вины.
Да, парни русские герои были,
И правда, что им метрики - листок.
Но вы бы, Марков, метрики спросили -
Так и читаю это между строк.
И потому убитых вы не троньте -
Им не стерпеть фальшивых громких слов.
Среди голов, положенных на фронте,
Немало и еврейских есть голов.
Над Бабьим яром памятников нету,
И людям непонятно - почему.
Иль мало жертв зарыто в месте этом?
Кто объяснит и сердцу, и уму?
А с Евтушенко - каждый честный скажет:
Интернационал пусть прогремит,
Когда костьми поглубже в землю ляжет
Последний на земле антисемит.
Думаю, что и само стихотворение, и его содержание, и степень воздействия его на читателя, и принципиальная позиция его автора в комментариях не нуждаются. Несомненно, что такая мощная и бескомпромиссная поддержка явилась одним из амортизаторов реакции властей.
И ещё одно событие сыграло одну из решающих ролей в судьбе молодого автора и его выдающегося произведения.
Великий Д. Шостакович обратил внимание на стихи Евтушенко и пригласил его к работе над текстом для своей Тринадцатой симфонии. В этой симфонии удивительно соединились, как писал поэт, «... реквиемность «Бабьего яра» с публицистическим выходом в конце и простенькая интонация стихов о женщинах в очереди с залихватскими интонациями «Юмора» и «Карьеры». На премьере слушатели и плакали, и смеялись, и задумывались...»
В процессе работы над симфонией Евтушенко поневоле пришлось внести в текст стихов коррективы и дополнения. Однако он категорически отвергает распространённую на Западе легенду, что он написал вторую версию «Бабьего яра». Ему, действительно, просто пришлось внести дополнения, чтобы буквально спасти исполнение симфонии. Из-за травли Евтушенко «... певцы и дирижёры бежали с Тринадцатой симфонии, как крысы с тонущего корабля». В последний момент отказались от исполнения певец Борис Гмыря и даже дирижёр Евгений Мравинский, приглашённый лично Шостаковичем. Взялись дирижёр Кирилл Кондрашин и молодой певец Виталий Громадский. Но накануне премьеры Кондрашину пригрозили запретом, если не будет упоминания о русских и украинских жертвах. Жертвы, действительно, были, поэтому Евтушенко не шёл против совести, добавив четыре строки:
Я здесь стою, как будто у криницы,
дающей веру в наше братство мне.
Здесь русские лежат и украинцы,
с евреями лежат в одной земле.
Если бы авторы не пошли на этот компромисс, пишет Евтушенко, «... человечество услышало бы гениальное произведение Шостаковича лишь через 25 лет».
Помню, как где-то на рубеже 70-х годов в зале московского Политехнического музея, традиционно, ещё со времён Есенина и Маяковского, а может быть и ещё ранее отдаваемом периодически большим поэтам, на одном из вечеров Евтушенко, когда его упрекнули в этом компромиссе, он ответил коротким, но очень метким стихотворением - я его тут же и записал:
Когда вывёртывается борец,
Кричат восторженно: «Молодец!»
Когда вывёртывается поэт, -
Ему за это пощады нет!
Кричат: «Не вывёртывайся! Держись!»
Те, кто вывёртываются всю жизнь.
Напомним, что Евгений Евтушенко буквально вслед за «Бабьим яром» и Тринадцатой симфонией сумел опубликовать, да ещё и в «Правде», да ещё и по личному распоряжению Н. Хрущёва ещё одно своё историческое стихотворение, программно зафиксировавшее цель:
... Мы вынесли из Мавзолея его,
Но как из наследников Сталина
Сталина вынести?...
И здесь, как признаётся поэт, ему пришлось пойти на компромисс, добавив и заменив кое-что по просьбе помощника Хрущёва, но ведь и тот рисковал, готовя такую «бомбу» непредсказуемому генсеку. В последующих изданиях и «Бабьего яра», и «Наследников» восстановлены первоначальные авторские тексты. Но, с купюрами текст или без, всегда у большого поэта находятся противники, интриганы. Он к этому относится спокойно:
Неважно, есть ли у тебя преследователи,
А важно - есть ли у тебя последователи.
Другое дело - можно ли считать последовательным самого Е. Евтушенко, да и любого из известных советских и российских поэтов - его современников. На протяжении нашей жизни (а мы с ним ровесники) сменилось не просто несколько правительств, но несколько эпох, несколько идеологий - неважно, что большинство из них использовало схожие лозунги под теми же знамёнами. А заканчивали вообще полной чехардой в стране и калейдоскопом в сознании. Легко перестроиться, сидя у телевизора или болтая на кухне. А каково поэту, вчера написавшему, а сегодня передавшему стихи в номер, где срочно ночью сменили портреты и лозунги. Надо отдать должное Евтушенко: он, как правило, шёл в ногу со временем и, по большому счёту, не растерял себя, а в главном, пожалуй, и не изменил себе. К примеру, в том же национальном вопросе.
Уже через четыре года после «Бабьего яра» в большой поэме «Братская ГЭС» поэт посвящает, на мой взгляд - символически, одну из глав инженеру-диспетчеру ГЭС еврею Изе Крамеру и сравнивает уважительное отношение к нему с судьбой другого Изи в фашистском концлагере. Как многое в нашей жизни, многое в этой поэме ушло в прошлое, но разве и сейчас не актуальна, и не только в России, концовка главы:
Знает Изя: надо много света,
чтоб не видеть больше мне и вам
ни колючей проволоки гетто
и ни звёзд, примёрзших к рукавам.
Чтобы над евреями бесчестно
не глумился сытый чей-то смех;
чтобы слово «жид» навек исчезло,
не позоря слова «человек»!
Этот Изя кое-что да значит -
Ангара у ног его лежит,
Ну, а где-то Изя плачет, плачет,
Ну, а Рива всё бежит, бежит...
Как актуальна и концовка всей поэмы:
... чтоб на земле все люди были вправе
себе самим сказать: «Мы не рабы».
Антифашистская тема продолжается в творчестве поэта. В поэме «Под кожей Статуи Свободы» Евтушенко разоблачает покровителей бывших эсэсовцев, нашедших убежище за океаном, в частности - в Южной Америке:
Расскажи мне, дедушка, сказочку, сказочку
Про твою повязочку с надписью «СС»...
В адрес еврейского народа у поэта немало добрых слов. Естественно, у него, как у нормального русского интеллигента, нет желания ослаблять свою страну и расставаться с российскими евреями:
У русского и у еврея
одна эпоха на двоих,
когда, как хлеб, ломая время,
Россия вырастила их.
Основа праведной морали
в том, что, единые в строю,
еврей и русский умирали
за землю общую свою...
...Не ссорясь и не хорохорясь,
так далеко от нас уйдя,
теперь Качалов и Михоэлс
в одном театре навсегда. (1978)
С миролюбием и уважительностью этого стихотворения резким диссонансом жёсткая, непримиримая позиция автора по отношению к антисемитскому инциденту на Красной площади в одном из решающих для России 89-м году. Из стихотворения «Красное и чёрное» трудно выбрать цитаты:
Красная площадь. Чёрная сотня.
Криком кресты на Блаженном креня,
антисемитская подворотня
доплесканулась уже до Кремля.
А микрофон в кулачище,
он - кистеня почище...
...Настойками с разными травками
пахнут борцы с незваными
всеми заморскими кафками
и сахаровыми-цукерманами...
Но наступила пора признаться
в существовании нашенских «наци».
Нечерносотенцы все в наше время
подозреваются в том, что евреи...
... Мерзкое зрелище, не без жутинки,
ну а во мне - как назло - ни «жидинки».
Как потащить им сибирский мой нос
с гиком на квасно-арийский допрос?...
И, наконец, по поводу массового исхода:
Что будут делать антисемиты,
если последний русский еврей
выскользнет зёрнышком через сито, -
кто будет враг? Из каких зверей?
Что, если к нашему с вами позору,
тоже еврей, оскорблённый до слёз,
за выездною визой к посольству
встанет смертельно уставший Христос!!
И вот прошло ещё девять лет. Исход из России прошёл свой пик. А в Москве, в Большом театре, отмечается скорбная дата - полвека со дня злодейского убийства великого Михоэлса.
Исполняется Тринадцатая симфония Шостаковича на слова Е. Евтушенко. Тексты поэт читает сам. А ещё со сцены Большого звучат стихи Евтушенко «Шекспир о Михоэлсе»:
Зачем я стал Шекспир? Зачем всё в мире видно
мне сквозь гробы, сквозь лбы, сквозь рябь газет?
У власти кто? Те, за кого нам стыдно.
Тех, перед кем нам стыдно, с нами нет...
...Прости, Михоэлс! От чужого пира
осталось лишь похмелье. Пусто, сыро.
Я ухожу...
...Но в новом веке нового Шекспира
Я слышу командорские шаги!
Со звездой эстрады Женей Файерман - многолетняя дружба. Фото 2007 года.К сожалению, автор этой статьи, очевидно не обладая ни слухом Евтушенко, ни его источниками информации, пока не слышит в новом веке шаги нового Шекспира. Но намёк поэта на необходимость человечеству в новом веке новой драматургии вполне понятен и воспринимается всей душой. Только эти драмы сочинялись бы действительно талантливыми, добрыми драматургами, а не кровавыми диктаторами, чтобы, не дай Бог, больше не пришлось таким выдающимся поэтам и композиторам, как Евгений Евтушенко и Дмитрий Шостакович, слагать стихи и музыку о таких трагедиях человеческой истории, как трагедия Бабьего яра.
Михаил Ринский 28. 08. 04. – 02.10.06
Комментариев нет:
Отправить комментарий